25.07.2024

Мария Мельникова — поэт, литературный критик, редактор и переводчик художественной литературы. Родилась в 1983 году в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ по специальности «литературная критика и публицистика». Работала в газете «Книжное обозрение» и издательстве «Синдбад». Критические публикации в журналах «Знамя» и «Волга», в «Независимой газете» (приложение «Ex Libris»), на портале «Rara Avis» и сайте проекта «Культурная инициатива». Стихи публиковались в журнале «Русский переплет», сообществе «Полутона», альманахе «На Середине мира», «Независимой газете» (приложение «Ex Libris»). Автор трех поэтических книг и одной малотиражной книги прозы. Участник поэтического сборника «Майфест-1» и критического сборника «Роман о романе». Лонг-листер «Дебюта-2015», «Московского счета-2016». Финалист, а также лауреат студенческой премии «Московского наблюдателя-2019», финалист «Московского наблюдателя-2020», лонг-листер «Неистового Виссариона-2020». Принимает участие в организации различных литературных мероприятий. Живет в Москве.

Мария Мельникова

 

Сухая трава реконструкции

 

Московское


Не злиться мне на Чистые пруды,

На рощу Марьину, на вал Сущевский.

Я знаю, что ты хочешь эту рифму —

Давай, пиши «дурацкие труды».

Вообще давай всю эту ерунду.

Открой мне тайну, что дома не сеют,

Что в житницы бульвар не собирает,

И ткни меня вот в эту борозду.

Чего беситься-то, здесь труд любой

Немедленно отращивает что-то,

Толковое себе для местной жизни

И стаю уток тянет за собой.

И кто б меня ни доводил до слез

И кто бы чем бы здесь меня ни мучил,

Вообще не выйдет ни убить, ни ранить —

К любой паскуде сраной тут прирос

Иль дом, иль дуб, иль вот тебе кусок

От улицы, с коварностью запущен,

И солнцем цвета сладости и смерти

Он, с…, освещен наискосок.

Я как-то раз задумала с моста

Тут прыгнуть. Всякое бывает

На пятом курсе. Я почти галопом

Туда примчалась. И ни высота,

Ни разум, ни религия, ни совесть

Мне хором ничего не возразили.

Они все как-то резко облажались.

Не облажался лишь один кораблик,

Невыносимо правильно плывущий

В обычном для весны московском свете,

Груженый, как мне кажется, щебенкой.

Дурацкий труд, пошли, я отдохнула.

 

Парк Зарядье

 

Червяк немецкий, бедный дурачок,

Внутри моей земли пиши, старайся

Прилежные, полезные рассказы

Деревьям не растущим, и почем

Тебя продали в край такой прескверный,

Набитый чудесами, как болван

Соломою, узнать тебе наверно

Нельзя никак, поскольку Богом дан

Тебе удел короткий, как косица

На парике, смешной, как те слова —

Полуигрушки и полугроба

Для Ливии, Клеонта и Фелицы.

Удел твой — чепуха и мимими.

А то, чего ты стоишь, мой любезный,

Для всех, кто лясы точит со зверьми

Со всем украшенным Зарядьем вместе —

Прости меня, но мне вообще плевать,

Я бедный обитатель монплезиров.

Но в темноте усердие мне мило —

Арбайт, мой немец, обустрой нам сад.

 

Зонту, забытому в доме-музее Бориса Пастернака после чтений Гены Каневского

 

Прими же, Переделкино, мой зонт,

Забытый в честь погоды улучшенья,

Забытый в честь удавшегося чтенья

И пирога лимонного, и вот

Как по счетам, смотри, легко бывает,

Совсем легко уплачивать в такой

Неброский день, когда, добрея иль зевая,

Невидимо набухнет добротой

Пространство, или время, или сволочь

(А может, это дворник?). В общем, чудь,

Как в сказке благонравной, просит чуть,

За горстку счастья — крохотную помощь.

Служи теперь, мой друг, делам музейным.

Пусть долго птицы на тебе поют хвалу

Трюмо бегущему, чернилам предвесенним,

Биноклям на оси. Тебя не заберу,

Мой тканый авиарий, из руки

Ручного леса, и не беспокоясь

Я буду зелень вспоминать и морось,

Как сквозь селенье дивное мы шли,

И в чудесах могильных поворотов

Друзья, запнувшись, гуглить собрались,

А я кричу: Ребят, вообще-то вот он!

Вот Пастернак, уже мы добрались.

 

Коломенское. Фестиваль реконструкции

 

Мы лежим на сухой траве реконструкции,

Не ставшей крышей

Хижины варваров в году от рожденья

Господа нашего Иисуса Христа

Две тысячи и пятнадцатом, в месяце, если

Не ошибаюсь, мае, если ошибаюсь —

В июне. Погода стала

Странна настолько, что из двенадцати

Месяцев какие-то уже потеряли

Не справившись, свои лица и свойства,

Иногда мне кажется, что есть вероятность

Наткнуться где-нибудь в городе

На брошенный жезл июня или плащ сентября.

Безобразие, но тепло и трава

Мягка. Подруга моя, не смущаясь

Жарой, уговорила кусок колбасы,

Я купила две глиняные свистульки,

И мы обе выпили по пластиковому стакану

Медовухи, на которой находчивые люди

Написали «Фалернское».

Наблюдали благополучное окончание

Нескольких судебных процессов.

Варвары придут через час,

И мы немного устали. Рим — это нелегко.

Рим требует усилий. Крыша

Требует травы.

Избыток рождает кровать,

Кровать показывает нам небо.

В этой местности раньше жили цари, однако,

Теперь не живут. Здесь часто торгуют медом.

Для торговли медом на львином нашем погосте

Условия идеальные. А пчела прекрасна.

Ни дыханья, ни крови, ни пола различий, одна лишь

Сладость — и трудолюбие. И бессмертие, кажется.

Рассматривая небо внимательно, можно услышать,

Как ходит Античная Тема. Ряженые или неряженые —

Чудовищам безразлично. Над полем битвы

Летают дроны. С точки зрения Доктора,

Это абсолютно нормально.

Доктора, правда, нет.

Но мы есть.

Всякая крыша становится ложем.

Палимпсест — неизбежное место жизни.

 

Воспоминание об уничтожении кинотеатра «Орион»

 

Иди смотри, районный динозавр

Ковшом замедленным крушит кинотеатр,

Единственный и неудачный раз

В который ты ходила на сеанс

Лет восемь или более тому

Назад, вообще ни сердцу, ни уму,

Ни, господи пардон, иному месту,

Поскольку кавалер безынтересным

Себя рекордно просто проявил.

Теперь ты успеваешь видеть пыль,

Которая бросается к тебе

По скверу малому, как зверь,

Как буремглоя хищная из книги,

И умирает без стыда и крика.

Куда опять ты, жалости стрела?

Там не тебя манящие дела,

Там сквер и ничего. Постой еще,

Возможно, будет что-нибудь еще,

И черти господина Мелиеса

К тебе проявят каплю интереса.

Постой еще, таинственно кино,

Сбегает время точно как оно,

Как явная и медленная мышь.

Чем дольше ты тут ходишь и глядишь,

Тем смерть медлительней и жизнь невнятней,

Но что-то четче и к тебе обратней.

 

У самой воды

 

Брейгель с силком для птиц караулит тебя в лесу,

Чехов тебя поджидает дома с ружьем,

А на берегу Яузы матери и отцы

Стоят у самой воды,

Потому что ледянки кончаются там,

Склоны района круты,

А дети испорчены и вообще ничего

Не знают о жертвоприношениях,

Ничего не знают об их красоте,

Ничего не знают об их значении,

Даже стихов о них прочитать не могут.

Брейгель наблюдает за ними сквозь ветки,

Чехов смотрит на них из окна,

Тележка, украденная из магазина

И сброшенная с Медведковского моста,

Смотрит на них из Яузы,

Не спрашивайте меня чем.

И более серьезные люди

Тоже смотрят на них, все на них смотрят,

А они стоят у самой воды

В этих пуховиках,

Даже ржи не имея.

Вентиля, падающего в траву

У магистральной трубы

Трубопровода безумия

Глухой, уверенный звук

Теряется в зимнем дне.

 

Московская мистическая

 

Мы видели Ленина на колесах,

А могилу робота не нашли.

Голубь говорит Чемоданову: «Ну, ты чего?»

Чемоданов говорит голубю: «Ну, вот так».

Боги удаляются в спальный район,

Не учи их новые имена.

Чемоданов нашел во дворе перо,

Но оно ему не подошло.

Хорошо ли ты приклеен к стене?

Хорошо ли ты покрашен к зиме?

К Чемоданову пришли воробьи,

Он сказал им много разных вещей.

Сооруди меня во дворе

На радость ебанутым и детворе.

Чемоданов сидит на скамье,

Кормит непонятно кого.

Заклинаю тебя, любимый друг,

Дикими частями тела Москвы.

Чемоданов медленно летит над землей,

За ним бежит испуганный мент.

 

Яуза

 

Я не могу нормальными словами,

Чего ищу вдоль берега реки,

Где бадминтон, и статуя бобра,

И шилохвость, и свиязь.

Я не могу нормальными словами

Давно и ни о чем,

Мой разум — украшение района.

Любую реку поскреби, и ты найдешь

Другую реку, да, я написала «поскреби»,

Иди и поскреби.

Я буду ждать тебя всегда,

Не думай, что меня здесь нет,

Ты смотришь правильно, все дело

В законах нескольких наук,

Так лебедя язык гуляющим не виден,

А он вообще-то страшен до х…

 

Вид из окна на маленькую вереницу людей

 

Первая фигура старая женская,

Пальто на ней длинное,

Стремится к снегу,

Она диагональна,

Падает и идет одновременно,

Шагающая Пизанская башня

Дэвида Кроненберга,

А куда без Кроненберга,

Его детишки переживут всех здоровых,

Это дело привычки.

Пальто на второй фигуре короче,

Она мужская и выше,

Не падает, но тоже не фонтан —

Держит первую неумно

Левой рукой около плеча правой,

То ли ангел за считанные часы

До увольнения, то ли очень тормозная судьба.

Третья фигура моложе, мужская, в куртке,

Идет прямо, но за этими,

По едва существующей по дворе тропке,

Ее мучимая походка выглядит страшно.

Они пробираются прочь от меня по жестокому снегу

В сторону двух помоек,

Школы для детей с нарушениями,

Хозяйственного магазина, отделения банка

И станции «Лосиноостровская».

Волхвы, п……… дары и звезду,

Всадники Апокалипсиса, п……… лошадей и Смерть,

В этом направлении, наверное, не пошли бы,

Но жителям моего района

Там что-то нужно.

В нашем районе все можно уподобить

Всему, у нас хороший район.

Куда бы мне пойти, скрючившись,

Чтобы

 

На возвращение из Абрамцево в Москву на электричке в конце лета

 

Плывет отражение окна в окне по лесам Подмосковья,

Воспроизводя совершаемые любовью

Действия. Я понятия не имею,

В какой сейчас от меня стороне находится Греция.

Она постоянно перемещается. Неизменны

Радонеж, Калистово, Ашукинская, Софрино, Сорок третий

Километр, Зеленоградская, Правда,

Заветы Ильича, Пушкино, Мамонтовская,

Клязьма, Тарасовская, Челюскинская,

Строитель, Мытищи, Тайнинская,

Перловская, Лось, Лосиноостровская.

 

Тайным стилем

 

Слоеные слоны детсада триста тридцать три

Плескательный бассейн стерегут.

В заборе есть дыра, некрупный человек

В нее протиснется и может безопасно

Поучиться плавать тайным стилем.

Слоеный слон напоминает глобус,

Посрамляющий рассудок и невежество.

Идея шара и идея диска

Провалились, только стиль звериный

Лазурные лелеет острова

На океане цвета розы,

Выбери любой и там живи,

Ты долго проживешь,

И лучше быть облупленною краской на бетоне,

Чем это блядство,

Или все же лучше это блядство,

Чем краской, да решай уже,

Вот тут ты и поймешь, как плавать.

 

Слоны

 

На первом этаже в Зоологическом музее

Есть чучело слонихи Молли

И на пюпитре распечатанный для нас

Рассказ о жизни Молли в зоопарке,

А рядом с Молли чучело слоненка,

Который не был ей рожден, а был рожден

Слонихой абсолютно неизвестной

В веке девятнадцатом.

Он в Азии волшебных допущений

Мог стать ей даже старым

Любовником.

Но он не стал ничьим любовником.

Зато он будущего волшебством обласкан, получил

Мать, что невидима им и неслышима,

И он под хоботом у ней стоит,

Он защищен незнамо от чего.

И Молли —

Она ведь тоже что-то,

Должна же она что-то.

Вот дикая пришла в музей,

Ну что слоны,

Тут шкура носорога

На первом этаже, а на втором скелет,

И не слышны рыдания нигде,

Тут в мамонта другой добавлен мамонт,

И все в порядке, все в науке,

И страха в этом нет, не ужаса кино поскольку

А другое,

И чего я со слонами.

Они в своей особой нише так спокойны,

Мимо них

Легко промчаться в залу, не заметив.

Не то, чтобы они подстерегают нас,

Конечно, нет. Но что-то в их манере

Меня смущает.

Бездетную, а все равно смущает.

Стихи приводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации