25.08.2024
Светлана Хромова — поэт, прозаик. Родилась и живёт в Москве. Окончила Литературный институт имени А. М. Горького. Публиковалась в журналах «Литературная учёба», «Пролог», «Дети Ра», «День и ночь», «Октябрь», «Москва», газетах «НГ-Exlibris», «Литературной газете» и других. Автор книг стихов «Память воды» — М.: Воймега, 2011, «Непоправимый рай» — М.: Воймега, 2018, книги прозы «Совместное дыхание» — М.: АСТ, 2018 (электронная версия); М.: Книжный мир, 2020, романа «Повелитель», — М.: АСТ, 2023. Главный редактор творческого проекта «Литкупаж».
Из романа «Повелитель». Москва : Издательство АСТ, 2023, — 512 с.
На дне двора-колодца
Надя и Андрей Мстиславович договорились встретиться на следующий день в Богословском переулке, рядом с церковью, напротив розовой колокольни. После последней пары Надя пошла не как обычно, направо, к метро, а вниз по Большой Бронной, в сторону Спиридоновки. Когда она свернула в переулок, Андрей Мстиславович стоял там и смотрел на часы.
– Мне кажется, твои часы преподавателя спешат, – улыбнулась она после того, как они неуклюже столкнулись лицами в приветственном поцелуе.
– Немного спешат, да. Я их специально подвожу, чтобы не опаздывать. Пойдем?
– Вот оно что! А говорил, я опаздываю! Ладно. Пойдем! А куда?
– Хочешь кофе?
– Я бы сначала прогулялась. Пока погода хорошая. Давай по бульвару?
Они перешли дорогу и, свернув рядом с памятником Есенину, пошли в сторону Никитской. Надя поправила рыжую шляпку и взяла Лялина под руку:
– У тебя есть «Амбра»?
– А не много ли вы пьете?
– Много. Как и положено поэтам. Наливай!
Надя и Лялин шли по бульвару, останавливаясь или сворачивая на боковые дорожки, чтобы выпить «Амбры» или поцеловаться. Легкие прикосновения и блаженное чувство общего существования их двоих – стихия происходящего охватила Надю, затапливая все ее сознание. Они шли рядом, и ей хотелось, чтобы эта прогулка длилась вечно. Ей было легко идти рядом с ним. У Нади был один рецепт, с помощью которого можно определить, твой это человек или нет: для этого достаточно прогуляться с мужчиной по улице. И если идти рядом хорошо, значит, все в порядке. Когда совпадают скорость, выбор направления, расстояние. А когда вместе неудобно, двое не попадают в шаг, один отстает или идет быстрее, на поворотах происходят столкновения – скорее всего, это означает, что и в жизни таким людям идти вместе незачем. Причем удобно должно быть обоим. На первый взгляд, мелочь, но на самом деле – это важно. Какие могут быть отношения, если вместе неудобно даже идти по улице?
В конце бульвара Лялин спросил, хитро прищурившись:
– А хочешь, я тебе покажу писающего Тимирязева?
– Как это? – удивилась Надя и покачала фляжкой, чтобы проверить, сколько они уже выпили.
– А у вас не было такой шутки? Смотри.
Они обошли памятник Тимирязеву сбоку, и Надя захихикала: если смотреть при определенном ракурсе, действительно казалось, что биолог-естествоиспытатель справляет малую нужду, нимало не стесняясь гуляющих горожан.
– Класс! Как вы до такого додумались?
– Да вот в студенческие годы придумали…
– А ты что окончил?
– Филфак МГУ.
– Так ты не из Лита?
– Это препятствие?
– Да нет, просто я почему-то думала, ты наш.
– А чей же я? Я люблю Литинститут.
– Вот это правильно!
После встречи с Тимирязевым Надя и Лялин свернули в переулки недалеко от ТАССа. Когда в Леонтьевском они проходили мимо двухэтажного желтого особняка, Лялин остановился и достал из кармана маленький фотоаппарат.
– Сколько здесь проходил, все думал – потом, потом. И так несколько лет, представляешь? – сказал он, ловя в объектив центральный маскарон – свирепое лицо бородача, которого тянули за усы два шаловливых ангелочка.
– Несколько лет хотел сфотографировать этот дом?
– Не дом, только маскарон. Я давно собираю фото маскаронов, у меня много альбомов. Сам фотографировал, проявлял, печатал. Если захочешь, как-нибудь покажу…
– А почему именно маскароны?
– Маскарон – душа дома. Это только на первый взгляд они на одно лицо. А если сравнивать, у них тысячи выражений, оттенков, и каждый уникален. Я когда листаю свои альбомы – отдыхаю. Меня это успокаивает.
– Да, ты же и стихотворение прочитал про маскароны на вечере! Мне понравилось. А самый первый в коллекции – какой?
– Самый первый? – Лялин задумался. – Самого первого я сфотографировал, когда передумал поступать в архитектурный. Я когда учился на подготовительных курсах, увидел, как рисуют и чертят другие абитуриенты… Там же все, кроме меня, были дети архитекторов или художников. Однажды задали макет – он клеился из картона, и нужен был прозрачный клей. А раньше таких не было, все желтели, высыхая. И спросил, где такой достать, а они меня спрашивают: «Что, у тебя теннисного мячика нет? А у мамы твоей ацетона для лака?» Я говорю: «Есть, но какое это имеет отношение к клею?» Ребята на меня посмотрели, как на лохматый валенок… Оказалось, этот мячик крошили, потом растворяли в ацетоне, и получался белый клей. В общем, я решил, что лучше не заниматься делом вообще, чем плохо. И вот выхожу я с занятия, иду по улице, оборачиваюсь, а там под окнами маскарон – вообще-то это летучая мышь, но похож больше то ли на упыря, то ли на веселого черта. И смотрит он на меня сверху и ухмыляется. И мне что-то так обидно стало. А я тогда всюду с собой фотоаппарат таскал – архитектуру снимал. Дай, думаю, его хоть сфотографирую в отместку. А потом напечатал, рассмотрел. Стало интересно, что за зверь, почему такая деталь. Ну и как-то втянулся.
– Ничего себе история! А мне кажется, ты был бы хорошим архитектором. Но тогда бы мы не встретились?
– Конечно, встретились бы.
– Где, в Суриковке, на обнаженной натуре?
– На какой еще обнаженной натуре?
– Да нет, это я так, меня все Ася зазывает туда на подработку, позировать.
– И ты хочешь пойти? У тебя проблемы с деньгами?
– Проблем нет. Просто это логично, что художник и модель познакомятся. Ты ведь рисовал бы женщин? Или только маскароны?
– Не только.
В Вознесенском переулке Надя и Лялин завернули во двор Англиканской церкви. Надя подняла голову, глядя на стены из красного кирпича, остроконечно уходящие вверх.
– Если не оборачиваться, можно представить, что мы в каком-то маленьком европейском городе, сейчас выйдем, а вокруг безлюдье, узкие улочки, кофейни… – мечтательно произнесла она.
– А зачем представлять? А давай правда махнем в Париж? Я тысячу лет там не был.
– Я вообще не была.
– Тем более!
– Ну я подумаю.
– Подумай.
Лялин достал фляжку с «Амброй», но вместо того, чтобы открыть, обхватил Надю и крепко прижал к себе. Отвечая на поцелуй, она будто бы ощущала, как бьется его сердце, слышимое сквозь теплую, почти уже зимнюю одежду.
– Рядом с божьим храмом, – покачал головой Андрей Мстиславович, когда дело наконец дошло до «Амбры».
– Хм, – улыбнулась Надя, – Бог всегда нас видит, рядом мы с храмом или нет.
– Это точно. Я бы все же выпил кофе, как ты на это смотришь?
– Кофе? А пойдем в рюмочную!
– На Герцена?
– Где?
– В мое время Никитская называлась улицей Герцена.
– Вот оно что! Ну да, она рядом совсем.
– Часто там выпиваете?
– Не каждый день, но вообще бываем, да.
Миновав белостенную Вознесенскую церковь, они вышли на Никитской и почти сразу оказались рядом с витриной с портретами хлебосольных хозяев, держащих в руках кружки с только что налитым пивом, фруктами и тарелкой с пельменной горой. Сверху на стене висели красные объемные буквы: «Рюмочная».
Внутри пахло тушеной капустой, жареной рыбой, выпечкой, особенным непередаваемым запахом, напоминающим облагороженный дух столовой. В зале стояли небольшие квадратные столики, часть которых была занята завсегдатаями из консерватории. Место в углу занимали музыкальные мэтры, ближе к окну расположилась компания виртуозов помоложе. Прямо на стойке стояли тарелки с готовыми блюдами: салат из капусты, соленые огурцы, селедка с картошкой, пирожки, котлеты, что-то запеченное под сыром… Позади на стене теснились бутылки с алкоголем.
– Что будем пить? – спросил Лялин.
– Может, простой человеческой водки? – предложила Надя.
– Нет. Водки тебе и друзья нальют. Давай лучше попробуем… попробуем, – он всматривался в стеллаж с алкоголем.
– А налейте нам из той бутылки, вон, с дамой на этикетке, – определился он.
– Какой дамой? – не поняла женщина за стойкой.
– «Гавана клаб».
– А что за дама? – тоже спросила Надя.
– Сейчас расскажу.
– Пятьдесят, сто? – спросила женщина.
– Сто, наверное. А хотя, я смотрю, у вас «Аньехо Эспесиаль» – а целая бутылка найдется?
– Целая? – принимающая заказ внимательнее посмотрела на Лялина. – Так вот, непочатая. Забирайте.
Они сели за стол. На простых тарелках, напоминающих Наде посуду в школьной столовой, лежали котлеты с картошкой, голубцы, салат, селедка с луком и соленые огурцы. Рядом с бутылкой приятно мерцали два толстостенных граненых стакана с ромом. Надя подвинула к краю стола блюдце с нарезанным черным хлебом и поставила рядом с солонкой и перечницей два стакана с соком: томатный для Андрея Мстиславовича и яблочный для себя.
От легкого столкновения их бокалы тихо прозвенели. На вкус ром показался Наде терпким, чуть горьковатым.
– Женская фигурка на этикетке, – Лялин взял в руку бутылку, – это статуя на дозорной башне крепости в Гаване. Ее еще называют «Хиральдилья», по сути, это бронзовый флюгер. Гаванцы называют ее символом города. Ее установили в честь Изабеллы де Бобадильи…
– Отличная фамилия! – перебила Надя.
– Да, мне тоже нравится. Это, кстати, известный род. Так вот, Изабелла – жена кубинского губернатора Эрнандо. Он отправился в морскую экспедицию, поручив ей на время своего отсутствия управление островом. Так Изабелла стала первой женщиной-губернатором на американском континенте.
– А это когда было? – спросила Надя, с интересом заглянув в свой стакан.
– Шестнадцатый век. Она мужа ждала, высматривала в море корабли. Но он не вернулся. Потом пришли сведения, что Эрнандо погиб, а вскоре умерла и она. Говорят, от тоски по любимому.
– Какая грустная история!
Надя подвинула бутылку ближе, чтобы лучше рассмотреть маленькую женскую фигурку с крестом в руке и горделиво поднятой головой, стоящую над белыми буквами Havana Club, наверху красного круга.
– Печально, что скажешь.
Она отпила из своего стакана. Вкус, одновременно резкий, но и легкий, отдающий чем-то теплым и ароматным, медленно растекался по телу, словно ее нежно обнимали нагретые солнцем тропические лианы.
– А откуда ты все это знаешь?
– В свое время увлекся сначала алкоголем, а потом его историей. Начал читать, книги разные доставал, с барменами общался. Открыл увлекательнейший мир. Люди обычно покупают то, к чему привыкли, что видели в рекламе, а рядом, на той же полке в магазине можно найти напитки совсем другого качества, и не намного дороже, а иногда даже дешевле. Вокруг целое море вкусов.
– Возможно, опасаются попробовать что-нибудь новое? – задумалась Надя. – А ты не боишься.
После рюмочной Надя почувствовала приятную сытую усталость. Кроме того, «Амбра», подкрепленная ромом, заиграла в крови музыку, похожую на неоконченную симфонию Шуберта – вдумчивая мелодия сглаживала все углы и неровности этого мира, наполняя окружающую действительность радостным покоем.
Когда они вышли на улицу, холодный ветер плеснул в лицо, но даже это не развеяло их легкое блаженство. Надя давно заметила – пьянели они с Андреем Мстиславовичем одинаково, становясь от алкоголя спокойнее и веселее, но оставаясь при этом теми же людьми, что и до принятия вакхических даров.
– Я хочу показать тебе одно место, оно рядом, – сказал Лялин и погладил ее по плечу. – Есть силы идти?
– Конечно, есть!
На этот раз они пошли по Брюсову переулку, параллельному Вознесенскому. Выйдя на Тверскую, поднялись немного вверх, к метро, и перешли на другую сторону возле книжного магазина «Москва».
– Зайдем? – предложил Лялин.
– Я не против, – согласилась Надя.
Они сразу прошли в отдел художественной литературы, пробираясь мимо покупателей или сотрудников магазина в бело-зеленой форме, раскладывающих товар. Там Надя и Лялин разделились, она осталась возле полок с русской прозой, а он пошел дальше в отдел поэзии. Когда Андрей Мстиславович вернулся, Надя держала в руках одну из книг собрания сочинений Лескова.
– А, стихи Бунина! – она увидела в его руке знакомую книгу. – А я такую в нашей лавке купила.
– Да, там тоже есть? Не заметил. Ну куплю здесь, раз уж мы пришли. У тебя нет Лескова?
– Есть, но только одна книга, старая, еще со школы.
– Донесешь все?
– Донесу. А купи мне еще свою книгу, а то у меня твоя только одна, новая.
– Не цените вы своего профессора!
– Очень даже ценю! И все ценят!
Когда они вышли из магазина, Лялин нес два больших пакета с книгами.
– Мне тоже в книжном всегда сложно остановиться, – пожаловалась Надя. – Я однажды почти всю стипендию на книги потратила. Куда теперь?
– Нам налево, чуть-чуть осталось.
Они прошли немного вниз, в сторону Кремля, потом свернули в одну из арок, за которой Надя увидела светло-зеленый дом с арками и двумя остроконечными башенками, напоминающий сказочный терем.
– Ух ты, красота! Доставай «Амбру»!
– Погоди, ты так до дома не доедешь.
– А я поеду домой одна?
– А ты с кем живешь? – он взял ее руки в теплые ладони. – Холодные. Замерзла?
– Нет. Я одна живу. Но у меня там сегодня Марина.
– Анохина? С мальчиком?
– С зайчиком! С одним мерзким женатым прозаиком. Он как-то к нам приходил несколько раз на семинар.
– А, такой с аристократичным лицом.
– Ага, он. Только никому не говори! Хотя и так все знают… А ты с кем живешь? – она подозрительно уставилась ему в лицо.
– Когда ты так прищуриваешься, мне даже страшно. Я живу один. Но ты не поверишь, у меня сегодня Лешка Комов, однокурсник.
– С девушкой?
– Нет, он приехал на конференцию по Сумарокову.
– Да? Ну ладно… Красивый дом.
– А ты знаешь, что его сюда переносили с первой линии? Когда Тверскую расширяли, все дома вместе с коммуникациями перенесли на несколько метров.
– Ха-ха, дом переехал! Хотела бы я на это посмотреть!
– А это еще не все. Пойдем!
– А «Амбра»?
– Вот там будет «Амбра».
Они прошли под аркой дома.
– О! – восхитилась Надя и остановилась, увидев внутренний двор, окруженный стенами. С внутренней стороны дом оказался светло-желтого цвета, окна были украшены наличниками и пилястрами, в центре над аркой выделялось углубление на четыре окна – два небольших по бокам, высокое четырехстворчатое центральное и тоже четырехстворчатое выше, над карнизом, но уже полукруглое. Все окна обрамляли фигурные наличники, а над боковыми находились украшения в виде больших раковин.
– Какой модерн, а? – улыбнулся Лялин и посмотрел на Надю.
– А это модерн?
– Вообще все это эклектика, тут и неорусский стиль, и барокко, но вот эти окна – чистый модерн. Но это еще не все. Идем!
Они прошли в арку и очутились в небольшом дворе-колодце. Центральная стена с другой стороны имела вид башни, опиравшейся на две невысокие круглые колонны. Здесь стояла оглушительная тишина, трудно было поверить, что всего в нескольких метрах от них шумит, гудит, сигналит и переливается огнями многолюдная Тверская улица. Надя подняла голову: в небесном прямоугольнике медленно плыли предзимние облака, верхние окна мягко светились, провода висели неподвижно. Стены дома укрыли их от посторонних взглядов, словно ладони доброго сказочного великана.
– Ты, кажется, хотела «Амбру?» – услышала она голос Андрея Мстиславовича.
– Хотела, – Надя посмотрела на него и потянулась к его губам.
Когда золотая фляжка наконец оказалась у нее в руках, Надя, отпив немного, сказала:
– Не знала, что в Москве есть дворы-колодцы.
– Есть. Их не очень много, но есть. Мне кажется, время здесь идет несколько иначе.
– Как на часах преподавателя? – улыбнулась она.
– Именно.
– Подпишешь мне свою книгу?
– Конечно!
Лялин достал из пакета коричневую обложку с названием «История семантики. Мифы и были». «Надежде с надеждой на неизбывность», – прочитала Надя и улыбнулась.
Она протянула руку к почти пустой фляжке, когда дверь подъезда, выходящего во двор, открылась. Из нее вышла пожилая женщина.
– Здравствуйте! – сказал Лялин.
Посмотрев сначала на них, потом на пакеты с книгами, местная жительница завязала беседу и за несколько минут рассказала все, что помнила об истории дома, включая переезд.
– Это очень интересное место, – говорила она, поправляя красный берет. – Здесь еще был дом Ханжонкова. А недавно тут снимали фильм про Гоголя, как же он назывался, голова, голова…
– Профессора Доуэля? – пошутил Андрей Мстиславович.
– Нет, не помню, в общем, про тридцатые годы. Здесь все забросали сеном, повесили веревки с бельем и снимали. Ну ладно, молодые люди, побегу. Книги свои не забудьте, я сначала подумала, там бутылки, а нет, гости приличные. Приходите еще!
– Какая милая женщина, – заметила Надя.
– Да, – согласился Лялин, – она сказала про бутылки, и я вспомнил, когда сразу после института работал корректором, и во время пьянок меня как самого молодого из редакции отправляли сдавать бутылки. И начальник учил, что можно сдать горлышко с щербинкой – нужно прикрыть пальцем, когда отдаешь. Но мне было стыдно так делать, и я добавлял двенадцать копеек, а бутылку выбрасывал.
– У вас были пьянки?
– А что ж, мы не люди?
– Ну просто немного странно звучит: бутылки, двенадцать копеек. Хотя я тоже помню ящики, куда их сдавали… Смутно.
Допивая «Амбру», она снова посмотрела в небесный прямоугольник: ночь наступала, и время здесь на самом деле текло иначе. Домой Надя ехала на машине, пойманной Лялиным, и всю дорогу корила себя за то, что у нее сегодня ночует Маринка. И так странно, что у него именно в этот вечер тоже был гость. Словно жизнь давала им возможность подумать, остановиться, опомниться. Дурацкий Ветров! Но подруга так просила ключи… Когда они помирились, Марина вынырнула из мертвенного оцепенения, снова начала замечать жизнь вокруг и радоваться ей. В конце концов у них с Андреем Мстиславовичем еще все впереди, решила Надя.
